Мятежевойна
Мятежевойна
Главная / Военная аналитика / Войны / Тенденции развития военного искусства в ХХI в. / Мятежевойна / Что такое мятежевойна
Что такое мятежевойна
Концепцию «всемирной мятежевойны» сформулировал в середине 50-х полковник Русской, затем Белой армии Евгений Месснер. Под ней он подразумевал войну, в которой будут участвовать не только и не столько армии и государства, сколько народные движения и иррегулярные формирования, а психология, агитация и пропаганда окажутся важнее оружия. Дальнейшее развитие событий в мире полностью подтвердило его выводы.
При этом надо отметить, что «мятежевойна» в подавляющем большинстве случаев отличается гораздо большей жестокостью обеих воюющих сторон, чем классическая война между двумя регулярными армиями. Иррегулярное формирование компенсирует жестокостью свою военную слабость, оказывая, таким образом, на противника психологическое давление. Регулярные силы отвечают жестокостью на жестокость, кроме того, таким способом они компенсируют свою неготовность к войне. Регулярная армия всегда не готова к противопартизанской войне, даже если имеет солидный опыт такой войны в прошлом. Её всё равно готовят только к классической войне. Противопартизанская война продолжает восприниматься военными как "неправильная" с точки зрения военного искусства и нелегитимная юридически. Причем военные в глубине души не только действия партизан, но и свои действия часто считают не вполне легитимными, что вызывает серьезный психологический дискомфорт и становится причиной неадекватного поведения. Кроме того, обе стороны демонстрируют жестокость и в отношении мирного населения, стремясь заставить его не поддерживать противоположную сторону. В «мятежевойне» поддержка населения становится важнейшим (если не решающим) фактором, поэтому так важно выбить почву из-под ног противника.
Соответственно, «мятежевойна» начинает рассматриваться в качестве наиболее эффективного асимметричного ответа на высокотехнологичную войну, поскольку обеспечивает психологическое преимущество и преодолевает технологическое превосходство противника. Если партизаны принципиально не считаются с собственными потерями и не придерживаются никаких писаных и неписаных правил ведения войны, то единственной эффективной формой борьбы с ними становится геноцид или, в крайнем случае, массовая депортация или интернирование населения в концлагерях. На такое способен далеко не каждый авторитарный режим, а режим демократический не способен в принципе. В стране, ведущей противопартизанскую войну, начинается психологический слом, охватывающий и население, и власть, и армию. Так было с Францией в Алжире, с США во Вьетнаме, с СССР/Россией в Афганистане и во время первой чеченской.
Дополнительной причиной роста популярности «мятежевойны» стало «крушение колониальной системы» в 50-70-е гг. ХХ века. Во-первых, само антиколониальное движение (там, где оно было) велось партизанскими методами. Во-вторых, в результате ухода колонизаторов в Азии и, особенно, в Африке появилось множество искусственных и несостоявшихся государств с крайне слабыми институтами, раздираемых межконфессиональной, межнациональной и межплеменной рознью. Причем после развала социалистической системы и СССР ситуация даже усугубилась, поскольку до этого противостоящие сверхдержавы всё же пытались контролировать своих «клиентов» в третьем мире. Окончание же холодной войны привело к утрате этого контроля и значительной части экономической помощи. К тому же несколько несостоявшихся государств появилось на территории самого бывшего СССР.
Основным современным воплощением «мятежевойны» (по крайней мере, в общественном сознании) стала «борьба с международным терроризмом». Интересно, что строгого определения данного термина до сих пор не существует.
Дело в том, что под такой тип войны, как «мятежевойна», попадают партизанские, национально-освободительные, сепаратистские, террористические войны. Юридической и моральной границы между этими понятиями, как правило, нет. Оставим сейчас в стороне чисто криминальные военизированные формирования. Наиболее мощными из них являются наркогруппировки, позиции которых очень сильны в некоторых странах Латинской Америки, Южной и Юго-Восточной Азии. Они не преследуют политических целей и являются преступными с любой точки зрения. Терроризм же принято считать действием политическим.
Наибольшей легитимностью из всех типов иррегулярных формирований обладают, очевидно, партизанские формирования, ведущие войну против иностранных агрессоров. Однако, после окончания Второй мировой такие варианты в «чистом» виде крайне редки. Например, из общего числа борцов с американской оккупацией Ирака, по-видимому, меньше половины боролось именно за свободу Ирака от иностранной оккупации, а не за «всемирный Халифат», внутри которого никаких ираков быть не может, либо за достижение абсолютной власти над ограниченной территорией, что лишь подрывало территориальную целостность Ирака.
Что касается «национально-освободительных движений», то они сегодня «по совместительству» являются сепаратистскими движениями, направленными на отторжение от своей страны какой-либо её части (как правило, заселённой этническим и/или религиозным меньшинством). Эти случаи являются уже в высшей степени неоднозначными. Здесь возникает неразрешимое противоречие между «принципом нерушимости границ» и «правом наций на самоопределение». Оно, в частности, породило известный феномен непризнанных или частично признанных государств, коих сегодня в мире насчитывается около 10, в т.ч. 4 – на постсоветском пространстве (Абхазия, Южная Осетия, Приднестровье, Нагорный Карабах). В чём юридическая разница между сепаратистом и «национальным освободителем», сказать практически невозможно. С точки зрения центрального правительства и дружественных ему зарубежных стран это бандиты (террористы), находящиеся вне закона, с точки зрения самих сепаратистов и того населения, которое их поддерживает (и дружественных зарубежных сил) – они герои, борющиеся за своё неотъемлемое право на национальное самоопределение. Сказанное относится и к тем довольно редким сегодня случаям, когда иррегулярные формирования борются не за отделение от страны её части, а за власть в стране в целом (к таковым, например, относились ультралевые террористы в некоторых западноевропейских странах в 70-е годы). Ответ на вопрос о том, являются повстанцы бандитами (террористами) или героями, в подавляющем большинстве случаев определяется политическими предпочтениями наблюдателя. Отсутствие единообразного подхода способствует лишь усугублению данной проблемы, продлению страданий миллионов людей и закреплению существования на планете "серых зон", где не действует международное и легитимное внутреннее право. Это само по себе чрезвычайно сильно способствует росту терроризма.
Наконец, ещё один неоднозначный случай – борьба против иностранных войск, которые приглашены в страну её законным правительством. Самыми яркими примерами являются упомянутые выше сопротивление присутствию американских войск во Вьетнаме и советских в Афганистане. Степень легитимности сопротивления определить и здесь крайне сложно.
Например, совершенно ясно, что деление Вьетнама на Северный и Южный было искусственно навязано этой стране колонизаторами (не американскими, а французскими). С другой стороны, и Северный, и Южный Вьетнам по факту этого деления были вполне законными государствами с легитимным руководством. Соответственно, развернувшееся в Южном Вьетнаме при прямой поддержке Северного Вьетнама повстанческое движение можно было интерпретировать и как законную борьбу народа за воссоединение страны, и как незаконные действия, поддержанные внешними силами (не только Северным Вьетнамом, но и стоящим за ним СССР и Китаем). Приглашение в страну американских войск можно было рассматривать и как агрессию, и как защиту от агрессии (со стороны Северного Вьетнама). При этом сейчас совершенно невозможно установить, какая реально доля населения Южного Вьетнама поддерживала повстанцев, а какая – правительство и американцев.
Совершенно аналогично, действия СССР в Афганистане можно рассматривать и как оккупацию, и как помощь законному правительству страны. Соответственно, действия антисоветской коалиции, основными участниками которой были США, Великобритания, Саудовская Аравия, Пакистан и Китай, также можно толковать двояко. Впрочем, именно эти действия и привели к созданию "Аль-Каиды".
Не менее сложным является случай израильско-палестинского конфликта. С одной стороны, Израиль оккупирует территорию Государства Палестина, которое должно было быть создано в соответствие с резолюцией ООН от 1947 г. С другой стороны, та же самая резолюция определила и существование самого Израиля. Между тем, сразу после его провозглашения 12 арабских стран совершили агрессию против Израиля с целью его полного уничтожения. Оккупация Палестины стала следствием поражения арабов в войне, которую они сами же развязали. И, опять же, в высшей степени сложно в действиях палестинцев отделить терроризм от национально-освободительного движения.
Вследствие всех описанных выше причин "мятежевойна" всё в большей степени становится военным "мэйнстримом", вытесняя "классическую" войну "армия против армии".
При этом в последние годы в наибольшей степени олицетворением «мятежевойны» является исламский терроризм.
Причиной вспышки исламского терроризма является, по-видимому, серьезная психологическая фрустрация исламских обществ, оказавшихся в своеобразной «вилке» между вестернизацией и архаикой. Дополнительной «подпиткой» данных настроений является исторический факт существования Арабского Халифата (VII-XIII вв.), который был в свое время самой развитой в культурном, научном, экономическом и военном плане страной мира. Это чрезвычайно контрастирует с нынешним положением исламского мира, экономика которого основана на экспорте сырья и отличается полной технологической беспомощностью и зависимостью от неисламских стран. Исламская социально-политическая модель демонстрирует крайнюю коррумпированность авторитарных и тоталитарных режимов при практически полном бесправии населения.
Подобная ситуация и вызывает фрустрацию, причем, в первую очередь, среди высокостатусных слоев населения. Хотя достаточно широко распространено мнение о том, что терроризм порожден нищетой, оно не имеет никакого отношения к реальности. Хорошо известно, что люди с более высоким уровнем образования и доходов больше подвержены пропаганде радикального ислама, чем низкостатусные слои населения.
Среди них выше уровень и непосредственного участия в террористической деятельности, и ее пассивной поддержки. По-видимому, это объясняется тем, что люди, борющиеся за выживание в материальном плане и имеющие низкий образовательный уровень, мало интересуются идеологическими основами своего собственного положения и, тем более, общего мироустройства. Люди же более образованные и зажиточные имеют и более высокий уровень культурных и идеологических запросов. Среди них достаточно успешно и широко распространяются идеи о том, что технологическое отставание исламских стран от Запада объясняется "заговором" со стороны последнего, а войска США и НАТО ведут войну не против терроризма, а против ислама и за захват нефтяных месторождений. Очень высокий уровень коррупции в органах власти исламских стран объясняется "тлетворным западным влиянием". Кроме того, очень высокий уровень гражданских свобод (в частности – полное гендерное равенство, равноправие сексуальных меньшинств и широкое проникновение их представителей в органы власти) в западных странах мусульмане начинают рассматривать как признак разложения западного общества. Это является важным фактором "дезинтеграции" (возвращение жизни по законам шариата) даже частично европеизированных мусульман и перехода в ислам некоторого количества коренных европейцев. И из-за этого европейские мусульмане иногда оказываются даже более радикальны, чем их соотечественники на исторической родине.
Поскольку сторонники архаики имеют несравненно меньше психологических ограничений, чем представители цивилизации, изначально они находятся в выигрышном положении. Ведь в мятежевойне главное – психология. Более того, в террористической войне вооруженная форма борьбы является вторичной по отношению к психологической, по сути, ее цель - именно в усилении психологического фактора. В этом плане исключительно велика роль суицидального терроризма. Многочисленные акты суицидального террора, разрекламированные через подконтрольные их организаторам, либо просто сочувствующие им СМИ и интернетовские сайты, должны создать в массовом сознании впечатление, что террористы "больше хотят умереть, чем их противники хотят жить". Это крайне затрудняет борьбу с терроризмом и иногда даже создает впечатление, что она невозможна, точнее – обречена на провал.
Александр Храмчихин,
заместитель директора
Института политического и военного анализа
07 ноября 2013 13:47
32432