Революционные
реформы в русской армии, начавшиеся после Февральского переворота 1917 года,
породили и такое явление, как массовое дезертирство.
В любой стране всегда найдется некоторое количество мужчин, не склонных в действительной военной службе. Во время войны их количество, как правило, заметно возрастает. Русская армия в начале ХХ века комплектовалась преимущественно из крестьян. В отличие от флота, куда призывали, в основном, грамотных и квалифицированных рабочих. Техника, по справедливому утверждению комфлота Балтийского моря адмирала Николая фон Эссена, требовала специалистов. Не слишком привечали крестьянское сословие в артиллерии, нарождающейся авиации, частях связи, автомобильных ротах, на бронепоездах. Однако «царица полей» в количественном отношении была на порядок многочисленнее, чем все остальные рода и виды войск вместе взятые.
Уклонялись
и бежали и в мирные годы перед ПМВ. Так, за самовольные отлучки, побеги и
неявку в 1911 году были осуждены 8 027 человек, а в 1912-м – 13 358 человек. На
1912 год армия насчитывала 1 328 663 человека по списочному составу (на флоте к
началу ПМВ служило 53 603 человека). Поделим и получим, что в дезертирстве был
обвинен… 1 % военнослужащих.
Во время войны статистика по
вопросу об уклонистах и дезертирах обновилась. Министр внутренних дел князь
Щербатов в августе 1915 года жаловался на закрытом совещании Кабмина: «полиция
не в силах справиться с массой уклоняющихся. Люди прячутся по лесам и в
несжатом хлебе». Ему вторили и другие
министры, в результате чего могло сложиться впечатление, что вся Россия в
бегах, что в тылу в глазах рябит от серых солдатских шинелей. Шинелей и в самом
деле в тылу хватало. Громоздкие тыловые организации требовали охраны и
обслуживания. В крупных городах находились запасные батальоны фронтовых полков,
частенько по численности превышавшие численность в этих боевых полках. Бывали
месяцы, когда количество отпускников с фронта достигало полумиллиона. А еще
были заканчивающие лечение сотни тысяч раненых, командированные в тыл по
всяческим вопросам… Короче говоря, нет ничего удивительного в том, что внешне
казалось, будто тыловые города оккупированы солдатами. По официальной статистике
в конце 1916 года службу в тылу несло более 2 миллионов солдат.
Задержание дезертиров
А
вот что касается дезертиров, то та же статистика опровергает
министров-истериков, заявлявших, будто до половины состава маршевых рот
исчезает по пути на передовую. К концу 1915 года было зарегистрировано 110 000
дезертиров. К концу 1916-го – 180 000. То есть в течение этого года в месяц из
армии убегало в среднем 5 000 человек. И это при том, что к концу 1916 года
предвоенный кадр и призыв суммарно составили почти 15 миллионов человек. Под
расчеты попадали и те солдаты, которые после излечения в госпиталях бежали из
маршевых рот в свои родные части. Порыв, безусловно, благородный и всякому
понятный. Но формально эти ребята попадали в «черные списки». Всю эту цифирь
внимательно и скрупулезно проанализировали исполнявший должность начальника
штаба Главковерха (ноябрь 1916 – февраль 1917 гг.) генерал от кавалерии Василий
Ромейко-Гурко и начальник штаба 7-й армии генерал-лейтенант Николай Головин,
впоследствии один из самых ярких историков ПМВ. В официальных материалах речь
шла, разумеется, только о зафиксированных случаях. Подсчитать, сколько человек
находилось в самовольной отлучке, сколько «подзадержалось», возвращаясь из
госпиталей и отпусков в свои части, было невозможно. Но в любом случае цифры
были некритичны. Что вызывает особое любопытство, так это почти полное
отсутствие дезертирства на флоте, уже
объятом большевистскими идеями, в том числе идеей заключения быстрого
сепаратного мира.
Генерал
Головин
Николай Николаевич
Ситуация с дезертирством в армии
радикально изменилась после Февральской революции. По мнению того же генерала
Головина, к осени 1917 года «прогуливали» войну не менее полутора миллионов
солдат. Если к ним присоединить 365 000 официальных дезертиров, которых успели
отловить полицейские, жандармы, «ударники» из оттянутых в ближний тыл
батальонов, то получится внушительная армия из почти 2 миллионов. В родные
деревни торопились далеко не все. Во-первых, там надо было сразу впрягаться в
сельскохозяйственные работы, которые в отсутствие мужчин тащили на себе женщины
и дети. Во-вторых, и это главное, на малой родине могли быстро найти и
наказать. Поэтому огромное количество «бегунцов» оседало в крупных городах,
особенно в Петрограде, Москве и Киеве, где можно было легко затеряться среди
солдат из запасных батальонов, на рабочих окраинах и на посадах. По сравнению с
«запасниками» дезертиры стали еще более питательным бульоном для многочисленных
революционных выступлений, сотрясавших русские города в 1917 году. В
формируемые отряды красной гвардии записывались не только сознательные рабочие,
проникнутые идеями партии Ульянова-Ленина или разделявшие лозунги эсеров по
части «Вся власть Советам!». Шли в эти отряды за оружием и пайком солдаты,
решившие найти себе боевое применение в тылу.
Кроме того, в 1916 году появилась,
а после Февральской революции набрала силу такая средневековая форма
дезертирства как бродяжничество. Бежавшие с фронта солдаты болтались в ближнем
тылу, меняя деревни и села. Сбивались в стаи, продавали военную форму и
амуницию, грабили и воровали, мошенничали и дебоширили. Рано или поздно
попадались в руки полевых жандармов и полицейских. Кого-то судили, кого-то
просто возвращали в часть. Но они вновь бежали – с передовой и из гарнизонных
тюрем прифронтовых городов. И так – по кругу.
Пойманные
дезертиры
В «освободившейся от царского гнета» России
поначалу с дезертирством боролись вяло, если не сказать больше. Толком бороться
с этим явлением не представлялось возможным, потому как отсутствовало наказание
за подобное нарушение. А в тех частях и подразделениях, где офицер пробовал
разбираться «по-старорежимному», на защиту нарушителя, как правило, вставал
комитет солдатских депутатов. В 1914 году генерал от инфантерии Алексей Эверт
мог позволить себе объявить в приказе по вверенной ему 4-й армии Юго-Западного
фронта: «Забывшие долг перед Царем и Родиной, оставляющие ряды, когда товарищи
их самоотверженно дерутся, будут преданы мною полевому суду, карающему смертной
казнью за оставление рядов своих частей в бою». За генералом были и права
начальника и уголовное право. По поводу уголовного права – не красивые слова.
Действовал закон, согласно которому командующий каждой армией обладал судебной
властью. У генералов 1917 несколько месяцев не имелось ни того, ни другого.
Прежние законы отменили, новые не появились. До того дня, пока по требованию
главнокомандующего ЮЗФ генерала от инфантерии Лавра Корнилова Временное
правительство не согласилось в июле 1917 года вернуть на фронт военно-полевые
суды и не наделило их правом осуждать на смертную казнь. Обладавший отменной
интуицией Главковерх генерал от кавалерии Алексей Брусилов видел в Корнилове
главного конкурента, но на сей раз предложение поддержал. Лавр Георгиевич не
стал медлить с реализацией этого положения. По его распоряжению в армии
начались расстрелы дезертиров, шкурников и паникеров. Трупы расстрелянных с
соответствующими надписями на табличках, повешенных на груди, выставлялись на
всеобщее обозрение на дорогах и площадях. Корнилов категорически запретил
проведение митингов во фронтовой полосе. Главнокомандующий Западным фронтом
генерал-лейтенант Антон Деникин тоже поддержал Корнилова. Он предлагал в целях
укрепления дисциплины пойти еще дальше: ввести за военные преступления смертную
казнь не только на фронте, но и в тыловых частях; отменить "декларацию о
правах солдата", рожденную тогда еще военным министром Александром
Керенским в мае 1917 года; удалить из воинских частей комиссаров и упразднить
солдатские комитеты.
В стратегическом плане все эти
меры запоздали и надолго изменить ситуацию в разрушенной армии не могли бы.
Даже если бы Временное правительство (читай – Керенский) согласилось ввести их
все. Что, как известно, не произошло. Но как временная, тактическая мера,
ужесточение борьбы с дезертирством сработало. Газета «Речь» сообщала, что «24
июля (7 августа – н.ст.) в 7-й армии приведен в исполнение приговор революционно-полевого суда о расстреле трех
дезертиров, приговоренных за измену
родине и революции. В тот же день около 150 дезертиров
добровольно явились к первому этапному коменданту»...
Михаил БЫКОВ,
специально для «Почты Полевой»